Звенья одной цепи - Страница 119

119

— Это хорошо. Тогда сможете понять. Если захотите.

— Вряд ли я именно хочу этого.

И опять на лице чистильщицы расцвела улыбка:

— Да вы совсем молодец, как я погляжу!

Похвала прозвучала искренне и заставила меня немного смутиться. Где-то глубоко внутри, потому что лицо напрочь отказывалось хоть как-то отражать чувства, упираясь всеми мышцами.

— И всё-таки что мне надо понять?

Женщина поправила норовящую распахнуться мантию:

— Желания — очень опасная штука.

— Почему?

— Потому, что они порождаются не разумом, а чувствами. Мы не думаем о том, чего желаем, и, самое страшное, не владеем собой за той гранью, где начинается страна желаний!

— Страшное?

Чистильщица внимательно всмотрелась в моё лицо:

— Вам никогда не хотелось чего-то так сильно, что потом не могли вспомнить целые минуты жизни?

Я честно задумался. А потом столь же честно признал:

— Нет.

— Значит, вы везунчик. А вот с другими людьми такое случается часто. И если в первый раз забытье длится несколько вдохов, то с каждой новой вспышкой желаний становится всё продолжительнее. И однажды из него можно попросту не выбраться.

Она говорила, не накаляя страстей, не ставя акценты на определённых словах, а монотонно, словно зачитывала урок. И всё же за каждым её словом отчётливо чувствовалось то, что заставляло поверить. Мгновенно и бесповоротно. Опыт.

Не знаю, собственный или заёмный, но большой, трудный и болезненный. Она прошла через то, о чём рассказывала. Или прошла мимо, но достаточно близко, чтобы обжечься и усвоить.

— Итак, желать нельзя?

— Это каждый решает для себя сам. Но пожелать не возбраняется.

— И моё пожелание будет учтено?

Женщина улыбнулась, правда на сей раз словно намекая, что это легкомысленное движение губ будет последним.

— Я сделаю всё, что зависит от меня. Но, как можно догадаться, не я одна в этом участвую.

Это точно. Вас будет трое. Вот только на всех ли можно положиться?

— Я сделала то, что велели, — робко доложила моя защитница, появившаяся в дверном проёме.

— Иди сюда, лапушка! Иди сюда, хорошая моя, покажись! — заворковала чистильщица, мигом становясь похожей на заботливую тётушку.

Ньяна подчинилась ласковой просьбе, подойдя ближе. Бритоголовая женщина прищурилась, осмотрела поле предстоящей деятельности с головы до ног и хлопнула в ладоши:

— Что ж, не будем терять времени! Раздевайся, лапушка.

— Раз… де…

— Не хочешь делать этого при мужчинах?

Защитница зарделась.

Не произнося ни слова, чистильщица повернулась к тем, кто являлся причиной смущения — ко мне, Кифу и коротышке, — и приподняла брови многозначительным домиком. Длинноносый убрался из комнаты первым, сереброзвенник тоже не особенно медлил. Собственно говоря, дольше всех задержался я, и то по причине слишком узкой двери, в которую не мог пройти одновременно вместе с кем-то. Но едва сделал шаг к порогу, услышал испуганное:

— Останьтесь! Прошу вас…

Оставаться мне не хотелось. Особенно после того, как персоны, куда более осведомлённые о происходящем, нежели я, поспешили уйти при первой же возможности. Но глаза Ньяны умоляли.

— Я могу… присутствовать?

Чистильщица пожала плечами:

— Мне вы не помешаете.

Ну вот, последний повод отказаться выбили из-под ног.

— Хорошо. Я буду рядом.

— А теперь, лапушка, может, всё-таки разденешься?

* * *

На моей защитнице было надето немногое. Наверное, потому, что она готовилась исполнять свои обязанности, а те требовали свободы движений. Пожалуй, если сравнить в наряде Ньяны собственно количество одежды и снаряжения, то доля последнего оказывалась намного больше. Одних только колчанов для арбалетных стрел я насчитал восемь штук, причём закреплённых на редкость разумно, удобно, а главное, с той заметной небрежностью, которая выдаёт сноровку. Вряд ли пышечку кто-то и когда-то учил всему этому, а потому вопросов без ответов стало только больше.

Арбалетов оказалось два, и оба были снаряжены по-походному. Оружие и всё, что к нему прилагалось, я сложил в углу на свою же расстеленную накидку. Снятую Ньяной одежду отправил поверх: куль получился увесистый и объёмный. Пока разбирался с вещами, защитнице поднесли кружку с каким-то питьём, и, когда я наконец повернулся к столу лицом, оказалось, что пышечка уже лежит на длинных лакированных досках, глядя в потолок туманным взглядом. Впрочем, тут же выяснилось, что слух её пока не покинул, потому что на звук моих шагов она откликнулась тревожным:

— Вы здесь?

— Да. — Я подошёл и взял ладонь Ньяны в свою.

— Почему я вас не вижу?

— Потому, что сейчас ты уснёшь и немного поспишь, лапушка, — пообещала чистильщица, тем временем роющаяся в одном из шкафов. — А когда проснёшься, всё будет так хорошо, как только возможно.

— Хорошо? — заплетающимся языком переспросила пышечка.

— Очень-очень, — подтвердила бритоголовая, возвращаясь к столу со склянкой, наполненной белесой мазью, и тонколезвийным ножом.

Присутствие смертоносного предмета побудило меня задать очередной вопрос на тему опасности, но чистильщица приложила палец к губам, кивая в сторону Ньяны. И была совершенно права: незачем волновать и без того испуганного человека. А спустя ещё минуту веки моей защитницы расслабленно опустились, и дыхание выровнялось, свидетельствуя о пришествии сна.

То, что случилось потом, вызвало у меня недоумение, граничащее с отвращением. Чистильщица принялась обнюхивать лежащую девушку, словно собака, поводя неожиданно подвижным носом из стороны в сторону. Видимо, нюха хватало не всегда, потому что отдельные участки плоти бритоголовая вдумчиво исследовала с помощью языка, и, если бы обстоятельства происходящего были менее странными, а моя защитница не превратилась в еле дышащее бревно, можно было бы подумать, что женщины занимаются отнюдь не делами дарственной важности.

119